Наряд. Книга 1. Чёрное небо - Ярослав Калака

– Знаете, – продолжил он после паузы, – когда я был юн, я слышал историю об одном человеке. Это быль, и по её мотивам тогда даже сняли фильм. До Второй мировой войны он работал в цирке, был известным акробатом. А потом ушёл воевать, потерял руку. После войны он не смог найти себя нигде, и вернулся обратно в цирк. Сначала он был простым уборщиком, но потом разработал номер и потратил годы на тренировки для того, чтобы вывести его на арену. Он делал стойку на перекладине, которую затем поднимали к куполу цирка, а потом опускали вниз. Всё это время он стоял на одной руке, на левой, представляете?

– Но однажды, – продолжил он, – во время зарубежных гастролей нам решили устроить пакость. К сожалению, я сейчас уже не помню, где это произошло, то ли в Будапеште, возможно, в Праге. Начиналось всё как обычно: акробат сделал стойку, его подняли под купол цирка. И тут был устроен саботаж – короткое замыкание. Более сорока минут он стоял на своей единственной руке на громадной высоте, в кромешной темноте. Пока не починили электропроводку, не включили свет и не смогло заработать оборудование, которое спустило его перекладину вниз на арену… у него тоже был выбор – стоять дальше или… но он выстоял и упал без чувств только тогда, когда до земли оставалось всего два метра… Как Вы думаете, не хотелось бы ему сдаться, а?

– Да уж… – только и мог ответить я.

– Вы знаете, Дмитрий, вот что. Мне ту недавно… впрочем, я не стану Вас задерживать более своими рассказами, – он живо поднялся со скамьи и направился к выходу. – Сделаем по-другому. Подождите меня, пожалуйста, минуту.

– Вот, – сказал он, протягивая мне образ, вернувшись действительно через минуту. Я взял маленькую икону, изображавшую Матерь Божью с младенцем. Площадью немногим более пачки сигарет, но гораздо тоньше, образ был напечатан, скорее всего, на принтере, и скотчем прикреплён к дощечке.

– Возьмите, она, конечно, самодельная, но освящённая.

– А…

– Это Ченстоховская Божия Матерь. Непобедимая победа. Именно с эти образом связывалось спасение Руси даже в те времена, когда это было ещё относительно несложно. Умеете молиться Богородице? – спросил он, ласково заглядывая в моё лицо. – Нет? Тогда повторяйте за мной: – Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших…

На обратном пути я с удивлением осознал, что нервозное состояние, которое владело мной вот уже несколько дней, постепенно усиливаясь, практически исчезло. Нет, чувства не притупились, но теперь я думал о предстоящем мне завтра выходе как-то более спокойно, что ли. Многие всю ночь перед первым самостоятельным выходом просто не могли ни нормально заснуть, ни нормально спать, постоянно ворочаясь, как это было с Андреем Ильиным. Я же уснул моментально, сразу после того как разделся и лёг в кровать.

Проснулся мгновенно, от жуткой боли – правую икру свела судорога. Настолько нестерпимой, что пришлось как можно быстрее сигануть на пол, – всем известно, что стоит наступить на сведённую ногу, как судорога исчезает.

– Ты чего? – спросил Ильин, когда я вернулся в свою постель.

– Судорога, – ответил я.

– А…

– А ты чего не спишь? Кстати, который час?

– Начало одиннадцатого… Отбой был всего минут десять назад.

– Слушай, Андрей, – вдруг вспомнил я, – а ты касторовым маслом берцы…

– Не волнуйся, натёр.

– Спасибо, камрад… кстати! – я вспомнил про Бурмистровскую луковицу и галеты. Пришлось снова лезть за ними вниз, чтобы достать их из карманов формы.

– Дима, ты уже достал туда-сюда лазить, – зашипел сосед снизу, Крючков, тихо беседовавший с Гамлетом. Его кровать была под кроватью Ильина, койка Карапетяна – под моей.

– Пардон, – тихо сказал я, забираясь обратно.

– Доставай свой перочинный, – сказал я своему товарищу. – Коробок с солью далеко?

– Сейчас, пять секунд, – оживился Андрей, мгновенно сообразив, что означают подобные приготовления.

– Кстати, а ты сигареты на возвращение приготовил?

– Давным-давно, – ответил я, – ещё месяца два назад выменял у Кривенко на подсвечник с поверхности.

– Что у тебя?

– Луковица и четыре галеты.

– Кого это ты так?

– Бура.

– А… вот старый пройдоха!

К этому времени Ильин разыскал в верхнем ящичке своей тумбочки перочинный ножичек и соль в спичечном коробке. Похоже, мысль пришла в наши головы одновременно, и мы старательно сосредоточились, обдумывая её с разных сторон. Молчание нарушил Андрей:

– Ну, делиться будем?

– Будем, режь на четыре, – стоически сказал я, протягивая ему луковицу, и свесился с койки:

– Гамлет, Крючок, у нас лук и галеты!

Благодарные восклицания послышались снизу.

Когда с моим крохотным запасом провизии было покончено, я сказал:

– Если бы твой дурацкий Миф-Драннор существовал на самом деле, они хотя бы лук там растили, что ли!

Мой друг, умиротворённый угощением, спокойно возразил:

– Миф-Драннор существует.

– Ага. И кресты тоже существуют?

– И кресты, – также спокойно, стойко не поддаваясь на провокацию, ответил Ильин.

Мы возвратились, пожалуй, к самому длинному спору, который вели с самых первых дней нашего знакомства. Он касался реальности существования города, который был не только под, но и на поверхности кусочка территории бывшей России. Конечно, было покрыто мраком тайны, каким невероятным образом ему удавалось обманывать EOB – Electronic Orbital Beholder1 – глобальную спутниковую систему слежения, включающую в себя не только мириады спутников, беспрестанно наблюдавших за земным шаром в угоду своих хозяевам, но и мощную сеть суперкомпьютеров, также беспрерывно обрабатывавших собранную спутниками информацию: визуальную, инфракрасную, электромагнитную. Это были всего лишь глаза ужасной системы. Были ещё и когти, готовые мгновенно карать, – ракеты.

Но сегодня спорить почему-то не хотелось. Конечно же, дело было совсем не в мифическом городе, именно в котором, по слухам, и был штаб командования всеми оставшимися вооружёнными силами России, это был спор о надежде. Ведь если существовал он, и нам всё-таки удалось обмануть всемогущую EOB, значит, пусть маленькая, словно маковое зёрнышко, но есть надежда на то, что борьба и сопротивление не бессмысленны.

– О чём думаешь? – спросил я после паузы.

– О доме, – просто ответил Андрей, и, помолчав, добавил, – знаешь, раньше мы никогда не знали, вернее не задумывались над тем, что каждый день был разным! В один – шёл дождь, в другой – моросил. Постоянно менялись погода, время года, температура, запахи. Здесь всегда всё одинаково… а там сейчас весна… Завтра, если повезёт, увидишь солнышко. Соскучился?

– Ага, – улыбнулся я.

– Слушай, – спросил я, оторвав глаза от света фонарей в окне, – а ты долго ждал своего связного?

– Я тебе миллион раз свой самостоятельник рассказывал, а ты всё мимо ушей! Минут семь… И вообще тебе сейчас не болтать, а спать надо!

– Андрюх, – ответил я, переворачиваясь на бок, – а ты помнишь ту индийскую порнуху?

– Какую?

– Ну, недели две назад смотрели. Помнишь, диск кто-то притащил со второго курса?

– Фи! – скривился Ильин. – Это было ужасно! Эти громадные сальные… Ты чего ржёшь?

– Да ничего! – безуспешно старался справиться с душившим меня смехом я. – Я просто знаю, почему тебе не понравилось.

– Ну и почему же?

– Просто они не пели. Ни до, ни во время, ни после.

– Спокойной ночи, – холодно прервал меня мой друг. – Ты хотя бы сегодня обошёлся без своих идиотских шуточек.

– Зато я гранаты во сне не ищу в чужих кроватях, – парировал я, на что мой товарищ обиженно засопел и повернулся ко мне спиной.

Кто-то во сне кашлянул; тут же его кашель подхватили несколько человек со всех сторон, тоже во сне.

Глава III

в которой у главного героя, после того как он выйдет на поверхность и сделает по ней свои первые самостоятельные шаги, ёкнет сердце, а по щекам скатятся слезы

– Дима… Дима… Дима! Пора!

– Да, да, – спохватился я, с сожалением мысленно прощаясь с тёплой кроватью, – спасибо.

Харций не уходил. Пришлось без промедления встать.

– Дима, про кантики только не забудь, хорошо? – напомнил он, уходя.

– Хорошо, – ответил я шёпотом, заправляя кровать.

Вокруг все спали. За окном, как обычно, освещая плацевой грот, светили фонари.

Когда с кроватью было покончено, я вышел, щурясь от яркого света в коридор. Возле тумбочки, облокотившись об неё, о чём-то тихо говорили Харций и дневальный. Часы на стене показывали без двадцати четыре. Пехота, таково было прозвище нашего заместителя командира взвода, как всегда был пунктуален.